Володя в это время находился в Мюнхене, навещал дочь. И вдруг, или не вдруг, он сел в машину и рванул в Марианске-Лазне. Дорога занимала пять часов. У Володи больная спина. Больной спиной писатель расплачивается за годы сидячей работы.
Володю не смутили пять часов за рулём в одной позе. Он полетел на крыльях любви, как молодой тетерев в брачный период. И приехал ближе к вечеру с окаменевшей спиной. Еле разогнулся. Спрашивается, зачем было ехать? Всё равно через неделю они вернулись бы в Москву. Мне не понятно. А ему понятно. Бывает, что заключённый бежит из тюрьмы за месяц до освобождения. Своим побегом он серьёзно увеличивает срок заключения, но не может дождаться. Так и Володя. Не мог дождаться.
У Тютчева есть строчки: «О, как на склоне наших лет нежней мы любим и суеверней…» Это совпадает со строчками Владимира Войновича: «Но чем позднее, тем нежней любовь бывает и теплее».
Видимо, обоих поэтов настигла поздняя любовь и они знают, о чём говорят.
Единственная ложка дёгтя в бочке мёда – ревность дочери Оли. Она хотела, чтобы отец принадлежал только ей, и больше никому. Казалось бы, дочь должна радоваться счастью отца. Но нет. Оля воспринимала новый брак как предательство. Отец изменил ей и её матери. Он должен был остаться верен памяти Ирины. Оля всеми силами старалась выдрать отца обратно. Володя страдал. Он обожал свою дочь, но и без Светланы жить не мог и не хотел. Он уже жил с Олей и знал, что это такое: утром – в магазин, днём – готовка обеда. В середине дня приходила Оля, обедала и уходила обратно в свою школу. Володя мыл посуду. И это всё. А Володя хотел творить, хотел чувствовать: любить и быть любимым.
Светлана изо всех сил старалась понравиться Оле, дарила ей дорогие подарки, принимала в своём доме. Но Оля была неподкупна. Подарки брала, а спасибо не говорила. Держала дистанцию.
Светлана не из тех, кто будет прогибаться. Она себе цену знала. И если Оля не воспринимает Светлану, то и Светлана ответит тем же. В воздухе повисла холодная война.
Однажды Светлана проснулась среди ночи. Мучила жажда. Она спустилась со второго этажа и увидела Володю. Он сидел за обеденным столом и плакал.
Ночь. Пустой дом. Седой, плачущий старик.
У Светланы перевернулось сердце. Она любила Володю, но как можно соединить несоединимое?
Неродные дети – неудобство повторных браков.
У Чехова есть повесть «Рассказ неизвестного человека». В повести герой-революционер должен убить генерала Орлова и для этого селится у его сына под видом слуги. В жизни героя происходит много событий: любовь, болезнь, рождение ребёнка, чужого, но бесконечно любимого. Всё это меняет героя, и он уже не хочет быть революционером, не хочет никого убивать. Он жаждет простого мещанского счастья. Жить – и больше ничего.
Нечто похожее могло случиться и с Владимиром Войновичем. В прошлой жизни он был правозащитником, рисковал, был выдворен из страны. Сейчас – другое время. Володя постарел, живёт в раю, плавает в бассейне, любит и любим. Зачем ему рисковать, тем более в его третьем возрасте? Не хватает, чтобы его кинули на нары.
На дворе – другое время. Прежних безобразий нет. Но есть новые.
Я задавала себе вопрос: проявится ли его социальный характер или уйдёт в прошлое, как у чеховского героя?
Проявился. Володя – тот же, что и был. У него потребность изменить мир к лучшему. Восстановить справедливость. Он совершенно не выносит несправедливости, а она была, есть и будет.
Казалось бы, сидишь за забором и сиди. Пиши свои книги, тем более у тебя есть кабинет. Рисуй свои картины – у тебя есть мастерская. Никто тебя не трогает, и ты никого не трогай. Но это не для Войновича. Он пишет свои поздние книги: «Малиновый пеликан», «Фактор Мурзика».
Володя миновал восьмидесятилетний рубеж, но пишет. Батарейка в нём ещё чикает. Энергия не иссякла. Творчество – своего рода наркомания. Подсаживаешься и уже не можешь слезть с этой божественной иглы.
«Малиновый пеликан» – это памфлет для промывания мозгов. «Фактор Мурзика» – то же самое. Владимир Войнович вскрывает язвы нашей жизни, ведь кто-то должен это делать. И Войнович берёт на себя привычную миссию правозащитника. У меня характер не социальный. Я стою в стороне от политики, я мало что в этом понимаю. Но если бы все были такими, как я, общество не могло бы развиваться, продвигаться вперёд. Видимо, во все времена нужен кто-то, кому не всё равно, кто не сидит за забором.
Сын Володи Паша очень походил на своего отца, точно с таким же голосом и манерой говорить. Вылитый отец – минус его талант и минус его заработки. Единственный козырь – сын Войновича.
Ирина, жена Володи, ходила мимо Паши с каменным лицом. Паша в её глазах практически дворняга, сын беспородной Болтушкиной. Паша всё чувствовал и страдал. Его накрывала низкая самооценка, а ничто так не ранит в молодые годы, как низкая самооценка. Развивается комплекс неполноценности.
После смерти старшей сестры Паша переехал в её трёхкомнатную квартиру. Свою однокомнатную продал. На вырученные деньги купил маленькую квартирку в Черногории, на берегу моря. Его манили корни предков.
Владимир Войнович говорил: «Гордиться своими предками так же глупо, как и своей национальностью. Но знать свою родословную по крайней мере интересно». Паша тщательно изучил свою родословную начиная с 1325 года. Родоначальником фамилии был некто Воин, зять сербского короля Стефана Дечанского. Воин был самой важной персоной в роду, но и после него были люди, прославившиеся на том или ином поприще. Иво Войнович – самый известный сербский писатель и драматург. Были также генералы, адмиралы и даже венецианские дожи. Марко Иванович Войнович – один из основателей Черноморского флота. Екатерина II его высоко ценила.
Паша погрузился в историю своего рода. Он водил экскурсии, читал лекции. Его знал весь город. Пашу уважали. Гордились его присутствием. Паша полюбил свою новую жизнь. Его самооценка выросла. Прошлая жизнь ушла в прошлое.
Время от времени Паша приезжал в Москву, навещал отца. Паша стал красивее, чем в молодые годы. Он похудел и загорел. Я не понимала, почему он одинок. Я его спрашивала:
– В чём твоё счастье?
– Утром выхожу из дома. Лето. Пальмы. Море. Вот и счастье.
Паша не женился, не завёл семьи.
Питался свежей, недавно пойманной рыбой, дышал морским воздухом, пил чистую воду. Работал как архивариус, погружался в историю как в науку, не вылезал из компьютера. Эта жизнь ему нравилась и казалась гармоничной, как чистая вода.
Приезжая в Москву, Паша останавливался у Светланы. Светлана ему очень нравилась – закрытая, скромная, красивая. Каждое утро появлялся шофёр и увозил Светлану куда-то в зиму, в осень, в весну. Вечером она возвращалась. Где была? Что делала? Никто не спрашивал. Она не рассказывала, но очевидно, что рулила, руководила, проверяла. Если ослабить бдительность, разворуют в одночасье.
Паша восхищался Светланой как личностью и был благодарен за отца, в отличие от Оли. Третий возраст Володи протекал в раю. Вся жизнь в доме подчинялась его интересам. Такого не было раньше никогда. С Валей – нищета. С Ириной – эмиграция. И только со Светланой – покой, творчество и любовь.
Паша радовался за отца, а Оля – злилась. Почему? Оля росла залюбленной, заласканной – всё для неё. И отец – для неё. А Паша выживал, как волчонок в лесу. Ему не на кого было рассчитывать ни в юности, ни в зрелости. Паша любил отца как человека, как отдельную личность, а не как бесплатное приложение. В глубине души Паша обижался на отца за несправедливое распределение любви. Иногда он озвучивал свою обиду. Володя оправдывался. Писал Паше письма. Зависел душевно. Страдал.
Через какое-то время Паша уезжал в свою Черногорию к своим предкам. Их накопился целый взвод, с ними было очень интересно, гораздо интереснее, чем с живыми современниками. Черногория – мир Паши и его место на земле.
В одно хмурое утро Светлану разбудил телефонный звонок. Звонил представитель российского посольства в Черногории и сообщил, что Павел Владимирович Войнович скончался. Вскрытие показало: инфаркт.
Светлана едва удержалась на ногах. Через час из своей комнаты вышел Володя. Они, как правило, вместе завтракали, пили кофе.
Володя посмотрел на Светлану и спросил:
– Что-то случилось?
– Плохие новости, – ответила Светлана.
– Нюша? – испугался Володя. – Она попала под машину? Её загрызла большая собака? Что? Не молчи…
– Паша умер, – выговорила Светлана.
Володя закричал.
На другой день выехали в Черногорию. Надо было забрать тело, Володя хотел похоронить сына в Москве. Но Светлана уговорила мужа похоронить Пашу в Черногории. На городском кладбище стояла усыпальница Войновичей, и было логично упокоить там потомка великого рода.
Паша сам по себе не был великим продолжателем фамилии, но это неважно. Потомок есть потомок.
И ещё одно обстоятельство: Светлана хотела оставить тело на месте. Везти его с собой – значило длить Володины страдания. А он страдал безмерно. На него невозможно было смотреть.
Светлана видела состояние мужа и старалась уберечь его. Не пустила на опознание. Пошла сама. Одна. Её провели в какой-то тёмный холодный подвал, который трудно назвать моргом. Нечто запущенное, жуткое, средневековое.
Стали выдвигать ящики с трупами. Светлана увидела знакомый затылок и сказала:
– Паша…
Её вывели из морга. И вдруг Светлана засомневалась: а он ли это?
Пришлось идти второй раз. Её никто не сопровождал. Пришлось всё делать самой: выдвигать и разглядывать. После этого Светлана еле стояла, еле дышала, но всё довела до конца: опознала, купила дорогой лакированный гроб, в таких гробах хоронят президентов. В этом широком жесте Светлана выразила уважение к Пашиной жизни и свою любовь к Володе. Когда дело дошло до погребения, выяснилось, что вход в усыпальницу узкий. Гроб не влезает. Рабочие ритуальной службы живо нашли решение: они вытряхнули тело Паши из гроба, вложили его в пластиковый чёрный мешок и засунули в фамильный склеп. Гроб остался в стороне. Рабочие знали, что с ним делать: вернуть обратно, а деньги поделить между собой.
Светлана с ужасом смотрела на происходящее. Что-то пыталась сказать, но её не понимали либо делали вид, что не понимают.
Володя, к счастью, ничего не видел. Он стоял в стороне, беседовал с мэром города. Мэр приехал, чтобы встретиться с московской знаменитостью, выразить соболезнования.
Бедный Паша… Ему не везло всю жизнь и после жизни. Он как будто притягивал к себе неудачи.
Нюша встретила Володю с восторгом. Она неотступно бегала за ним и что-то выговаривала на собачьем языке. Я думаю, она говорила: «Как ты мог так долго отсутствовать, когда я ТАК тебя люблю…»
Позвонила Оля и потребовала, чтобы отец прилетел в Мюнхен. Володя попросил отсрочку, но Оля настояла. Она не привыкла к слову «нет». Смерть брата её не впечатлила, они практически никогда не общались.
В Мюнхене Володя слёг в больницу с воспалением лёгких. Его иммунитет был подорван и не справлялся с болезнью. После больницы Володю отправили на реабилитацию.
Володя скучал. Просил Светлану приехать. Она приехала в Германию и какое-то время провела с Володей в реабилитационном центре. Светлана думала, что центр – это храм, но оказалось – богадельня: старые немцы на инвалидных колясках. Тем не менее Володю подлечили, подремонтировали. Он чувствовал себя неплохо.
Вернулись в Москву. Какое счастье оказаться дома…
У Светланы в это время гостила десятилетняя внучка Сашенька. Ангел. Она бегала по дому, стуча пяточками. Нюша лаяла. Светлана мягко журчала по телефону. Привычная жизнь возвращалась в дом.
Володя уткнулся в компьютер. Неожиданно у него закружилась голова.
– Я вызову врача, – предложила Светлана.
– Не надо, – отказался Володя. – Мне лучше.
Светлана всё-таки вызвала поселкового врача, который обслуживал наш дачный посёлок и жил неподалёку.
Володя лёг на диван и потерял сознание.
Соседка, зашедшая в гости, подскочила к Володе, стала массировать его сердце. Умоляла: «Не умирай…»
Володя не слышал.
Сашенька подбежала к любимому Володе, обхватила его голову и стала целовать лицо. Слышал ли Володя эти прикосновения или ему казалось: это ангелы ласкают его, встречая? А может быть, Володя искал глазами Пашу. И нашёл. И шёл к нему, улыбаясь. И Паша тоже был рад. Он всё простил отцу. Сбросил груз с души.
Врач всё не появлялся. Потом позвонил и сказал:
– Я заблудился. Я забыл, где вы живёте.
– Он уже умер, – глухо сказала Светлана и положила трубку.
Врач чертыхнулся и пошёл домой.
Гроб выставили в Доме литераторов.
Народу собралось много. Толпа. Я пыталась разглядеть хоть одно официальное лицо. Тщетно.
– Никто не пришёл, – сказала я соседке.
– Они не ходят, – отозвалась соседка.
Ходят, ещё как… Но к Войновичу не пришли. Но ведь Войнович – это эпоха. Какой смысл обижаться на эпоху? Могли бы и прийти. Но Володе это безразлично. И раньше было всё равно, а теперь и подавно.
Похороны прошли тепло и торжественно одновременно. Люди – цвет нации. Речи – глубокие и умные, а не казённое бла-бла… Искренние слёзы. Изысканные поминки.
Как говорил Чехов в рассказе «Учитель словесности», «дай бог всякому так помереть».
Светлана смотрела на свой диван. Точно так же, как Володя, умер на этом диване Томас Колесниченко пятнадцать лет назад. Так же быстро, за полчаса.
Казалось, что диван – не просто диван, а какой-то монстр, который забирает её любимых людей.
Светлана решила его выбросить, но потом передумала и отдала в перетяжку.
Диван обтянули коричневой замшей. Он стал другим. Как и её жизнь…
Нюша сидит у порога и терпеливо ждёт Володю. Она уверена, что он вернётся. Не может не вернуться, когда она ТАК его любит…
Повесть публикуется в журнальной версии. Полную версию читайте в новой книге Виктории Токаревой «Жена поэта»
фото: личный архив В. Войновича; Геннадий Черкасов/архив "МК"